«Мы любим сестру, жену и отца. Но в муках Мы мать вспоминаем.»
«Мы любим
сестру, жену и отца.
Но в муках
Мы мать вспоминаем.»
Н.Некрасов.
Многодетной семье, где росла Ефросинья Мироновна жилось так трудно, что дети и хлеба не всегда досыта наедались. Незадолго до революции умер отец, оставив пятерых сирот. Чтобы как-то прокормиться ушёл поводырём со слепым старцем её младший двенадцатилетний брат. Вслед за ним оставила родной дом и Фрося. В поисках подённой работы попала она из Ростовской области в Поволжье.
В тревожном 1918 году гражданская война докатилась и до Царицына. В тяжёлых боях Ефросинья решила быть рядом с теми, кто воюет за новую жизнь. Всё время проводила Фрося среди бойцов: перевязывала раненых, спасала от смерти солдат. Санитарка полевого передвижного госпиталя, она не раз получала благодарности от командования за старательность и удивительную смелость.
Именно там повстречала девушка свою единственную любовь и судьбу – Григория Шевцова.
В начале 1920 года Григорий и Ефросинья поженились. Царицын-Симбирск-Тамбов-Самара – вот этапы боевого пути воинской части с которой прошли Шевцовы – он с винтовкой, а она с санитарной сумкой.
Позже, осели они на Изваринском руднике, где Григорий Ильич Шевцов пошёл работать забойщиком. Здесь 8 сентября 1924 года родилась у них в семье девочка Люба. В 1927 году семья Шевцовых переехала в Краснодон. Ефросинья Мироновна не могла нарадоваться на единственную дочь. Она росла боевой, весёлой и щедрой девочкой. Хотя щедрость иногда переходила все границы: то она подарила своё пальто соседской девочке, то отдала новенькие туфельки сиротке Нине. Ефросинья Мироновна долго сердиться не могла, но всё же для порядка мать журила дочку.
В 1940 году Люба окончила семь классов. К тому времени её уже знали, как «артистку». Ни один школьный концерт, выступление агитбригады не проходил без участия Любы, Серёжи Тюленина, Вани Земнухова, Нины Минаевой. Ефросинья Мироновна радовалась взрослевшей и хорошевшей дочери: не будучи красавицей, она отличалась удивительным обаянием и женственностью.
18 июня 1941 года Любе из Ростовского техникума культуры пришло письмо о приёме её документов. Такой радостно-оживлённой мать уже больше никогда не увидит свою дочь.
Григория Ильича с предприятием эвакуировали на восток. С тех пор от него не было ни весточки. И только ночами плакала Ефросинья Мироновна, переживая за мужа и повзрослевшую не по годам Любашу.
Весной Люба уехала в Ворошиловград, убедив мать, что будет учиться на фельдшера. И только потом, после того, как навсегда сомкнулась над Любой земля Ровеньковского Гремучего леса, узнала Е.М.Шевцова, что вместе с Володей Загоруйко, Васей и Серёжей Левашовыми училась дочь в партизанской школе. С сентября 1942 года Люба стала связной подпольной организации, а затем и членом штаба «Молодой гвардии».
Сколько выдержки и душевных сил потребовалось девушке, чтобы от матери, которой доверяла она самые сокровенные тайны, скрыть главное дело своей жизни. Открытая и непосредственная, но, когда было нужно – она умела молчать.
Только как унять беспокойство, что осело в материнском сердце с первого дня войны? Ведь она уже видела в гражданскую и кровь, и разруху и, если бы могла, заслонила б собой дочь, мужа и родной город.
Больше всего боялась в те дни Ефросинья Мироновна, что угонят Любашу в Германию – уже не одна партия молодёжи была отправлена в товарняках. Тогда Люба устроилась на работу в клуб. Евгений Мошков выхлопотал «артистам» справки, что они находятся на службе и отправке в Германию не подлежат.
Приветливо принимала мать в своём доме Любиных друзей по совместной работе в клубе. Ребята играли на инструментах, пели, веселились. И это были замечательные мгновения, когда Мироновна забывала, что творилось за стенами её дома.
Однажды мать услышала, как Третьякевич прошептал её дочери:
– В час ночи, возле террикона…
Мать с трудом сдержала себя – всё это время её мучила тревога и неизвестность. Она чувствовала, что дочь скрывает от неё что-то очень важное, опасное, волновалась за судьбу дочери и её доброе имя.
– Такое время, а у тебя гулянки только в голове! – сердилась она на дочь.
Люба в таких случаях отмалчивалась, отделывалась отговорками. И опять пропадала где-то целыми днями, а иногда и не ночевала дома. Разное приходило в голову матери, измучилась вся, плакала и стыдила дочку:
– Опомнись, люди говорят, что ты с немцами гуляешь. Что же это ты делаешь, Люба? Опять перед немцами будешь выкаблучиваться?
Однажды Люба возвратилась поздно ночью, а утром мать от соседей услышала, что сгорела «Чёрная биржа». А что «красного петуха» пустила её дочь с Тюлениным и Лукьянченко, она узнала намного позже. В тот момент она об этом даже не догадывалась.
Тех своих недобрых слов и догадок, сказанных своему чистому дитю, до самой смерти не смогла простить себе Ефросинья Мироновна.
Впервые Люба открылась матери, когда в городе начались аресты. Она отправилась в Ворошиловград, чтобы установить связь по рации с командованием Красной Армии для помощи молодогвардейцам. 8 января 1943 года Любовь Шевцова была арестована.
Мать, ничего не зная об аресте, всё ждала дочь.
Потом пришли немцы в дом и привели с собой Любу. Переодеваясь за шкафом, она успела шепнуть маме: «Сожги то, что в чемодане». Сразу же после их ухода Миро
новна бросила в печь пачки бумаги, перевязанные шпагатом. Не успело всё сгореть, как заявились полицаи и стали делать обыск, но в печь не заглянули. А там догорали готовые листовки.
Будто пелена упала с глаз Ефросиньи Мироновны, когда приоткрылось то тайное, которое вынуждена была скрывать Люба все дни оккупации.
Мать часами простаивала под стенами полиции, пока совсем не застывала на холоде. Она мучительно искала выход, мысленно обращаясь к мужу, как помочь дочери вырваться из лап извергов. Не уснув до утра ещё затемно отправилась на в полицию с просьбой о свидании. Тогда она ещё не знала, что видит Любу в последний раз.
Из Ровеньковского гестапо, где фашисты подвергали нечеловеческим пыткам заключённых, Люба сумела передать записку больной матери.
Уже зная точно, что будет расстреляна, в сером полумраке Люба последней мыслью обратилась к самому дорогому человеку. На забрызганной кровью стене камеры смертников, огрызком карандаша она написала:
«Мама, я тебя сейчас вспомнила.
Прошу простить, взяли на веки.
Твоя Любаша».
… У гранитного подножия памятника, часто видели женщину – пожилую, невысокого роста, сероглазую. Как долго мучает её один вопрос: о чём именно вспомнила Люба? То ли о том, что учила её мама быть честной и правдивой? Или о том, что матери будет очень трудно потерять её единственную? Известно только, что перед самой смертью, её Любаша думала не о себе, а о тех страданиях, которые предстоит пережить её маме, и за них просила у неё прощения.
